Миттельшпиль

На скло­не жиз­ни... Да, на скло­не жиз­ни то­же
   Есть день, иль час, иль миг, так на рас­свет по­хожий,
   Ког­да ты кре­пок, свеж и по­лон юных сил,
   Ког­да с то­бой лю­бовь, и ста­рость ты за­был,
   И в сер­дце вновь бур­лят на­деж­ды, ожи­данья,
   Как буд­то бы оно не зна­ет увя­данья,
   И, рас­пря­мив­ши грудь, ты вновь гля­дишь впе­ред,
   Не ду­мая о том, что ско­ро жизнь уй­дет.
       Шарль Сент- Бёв

   Для тех, ко­торым всё от ве­ка яс­но,
   Не­до­уменья на­ши - праз­дный бред.
   Дву­мерен мир, - твер­дят они в от­вет, -
   А ду­мать ина­че не­безо­пас­но.
   Ведь ес­ли мы до­пус­тим на ми­нуту,
   Что за по­вер­хностью зи­яют без­дны,
   Воз­можно ль бу­дет до­верять у­юту,
   И бу­дут ли ук­рытья нам по­лез­ны?
       Гер­ман Гес­се

I

И над Со­ротью го­лубой
Вдруг об­ратно пом­чится Вре­мя.
Юлия Дру­нина

Есть миг - те­ченье вре­мен­ной ре­ки
ход пре­рыва­ют. Мы плы­вем, дро­жа,
в вол­нах ино­го све­та...
Юхан­нес Эд­фельт

Тол­па ту­рис­тов не­тороп­ли­во дви­галась по за­лито­му све­том крем­лев­ско­му дво­ру, от­де­ля­емая от пус­той пло­щади пе­ред зда­ни­ем со ста­рыми пуш­ка­ми, ми­лицей­ски­ми свис­тка­ми и мо­лоды­ми людь­ми с по­вяз­ка­ми. На­мотав­шись меж цер­ква­ми, так и не выс­то­яв сто­мет­ро­вой оче­реди в кас­су за би­лета­ми, они до­воль­ство­вались, раз­ве что, ос­мотром Царь-ко­локо­ла. Тут-то оно и приш­ло... Как всег­да, вне­зап­но и нез­ва­но...

Слу­чалось это ред­ко, сов­сем ред­ко, и он не знал, не ве­дал, ког­да наг­ря­нет, с низ­ким гро­хочу­щим гу­лом от­теснит его соп­ро­тив­ля­юще­еся соз­на­ние и по­течет, пом­чится, по­летит стре­митель­ный по­ток вспо­лохов, ви­дений и об­ра­зов, иной раз, до ужа­са ре­аль­ных и яр­ких, а по­рой не сов­сем кон­трастных, сма­зан­ных ка­ких-то, но впол­не ма­тери­аль­ных и, ко­неч­но же, бе­зус­ловно, прав­до­подоб­ных, сколь­зя­ще стру­ящих­ся ми­мо не­го с не­веро­ят­ной ско­ростью то ли пу­ли, то ли све­та, то ли мыс­ли... И ви­дел он не гла­зами, не ус­пе­вали они, а сущ­ностью сво­ей. И тог­да ос­та­нав­ли­вал­ся он, где бы ни был, и где бы ни зас­та­вало его это чу­до, зас­ты­вал в стран­ном по­кое от­ре­шен­ности и с мяг­кой улыб­кой смот­рел впе­ред ни­чего не ви­дящи­ми гла­зами, но взор его в дей­стви­тель­нос­ти не упи­рал­ся в прос­транс­тво, а стру­ил­ся внутрь не­го и вре­мени. Мно­гое из про­лета­емо­го пе­ред ним он знал умоз­ри­тель­но, книж­но, но... да­леко не всё, да­леко не всё... Да и бы­ло в кни­гах все прес­ным, плос­ким, чер­но-бе­лым. Здесь же - цве­тас­тым, соч­ным, жиз­ненным, прос­транс­твен­ным, ре­аль­ным, од­ним сло­вом. Ко­му рас­ска­жешь об этом? - за боль­но­го при­мут, за дур­ня, или в луч­шем слу­чае, за шут­ни­ка, но не по­верят ведь, не по­верят...

Меж тем, не­мыс­ли­мо стре­митель­ный вол­чок фо­торе­гис­тра­тора, это­го чу­довищ­но­го вра­ща­юще­гося зер­ка­ла - ги­рос­ко­па-юлы, вых­ва­тывал из да­леко­го мно­гове­ково­го прош­ло­го сжа­тые в нем­но­гие се­кун­ды ве­ка и че­рез ушед­шие вре­мена от­ра­жал их в его соз­на­ние, рас­кру­чивая пе­ред ним нес­конча­емую лен­ту ок­ра­шен­ных в ре­аль­ные жиз­ненные цве­та со­бытий. Яков не спра­шивал се­бя, ка­кова "Пра­сущ­ность, из ко­торой он стре­мит­ся", за­чем это и ко­му по­надо­билось ос­ве­дом­лять его о дав­но сос­то­яв­шемся прош­лом, сплошь и ря­дом кро­вавом и страш­ном, и в те нем­но­гие мгно­венья, ког­да его ра­зум еще не был пол­ностью по­дав­лен ужа­са­ющим ки­носе­ан­сом, ду­мал лишь о том, что­бы са­мому не быть смы­тым этим не­удер­жи­мым по­током вре­мени, выр­вавшим­ся из ги­гант­ской про­бо­ины, от­ку­да-то из звёз­дных глу­бин и ус­трем­ленным в да­лекое и дав­но сос­то­яв­ше­еся вче­ра, и, как ему ка­залось, креп­ко дер­жался за зем­ные яко­ря.

А бур­ля­щая гор­ная ре­ка вре­мени рва­лась че­рез ис­то­ричес­кий пе­рек­ресток, на ко­тором он сей­час ока­зал­ся, вспе­нива­лась на кам­нях за­торов и не об­те­кала - пе­рех­лёсты­вала их, а иной раз и зах­ва­тыва­ла ги­гант­ские ва­луны с со­бой, ос­тавляя лишь стран­ные, зи­яющие без­вре­мень­ем пус­то­ты, спус­тя мгно­венья опять за­пол­ня­емые вез­де­сущим и всеп­ро­ника­ющим вре­менем.

Вот и сей­час, по­чудил­ся ему низ­кий гул то ли ги­гант­ско­го ко­локо­ла, то ли дро­жащей пре­ис­подней, то ли сот­ря­са­ющих­ся не­бес, по­гасив­ший яр­кое и жар­кое лет­нее сол­нце; пос­мурне­ло вок­руг, и до­ма ухо­жен­ные ис­чезли, про­пали ку­да-то ас­фаль­ти­рован­ные прос­транс­тва, пуш­ки и ми­лици­оне­ры, и по­нес­лись скуд­но­боро­дые, кри­воно­гие, но кря­жис­тые всад­ни­ки Ба­тыя, прон­зая пу­щен­ны­ми на ска­ку стре­лами раз­бе­га­ющих­ся ми­рян и ру­бя не­пово­рот­ли­вых сол­дат с се­кира­ми. Дру­гие кон­ни­ки пе­реб­ра­сыва­ли че­рез сед­ло мо­лодых де­виц, и ко­сы не­кото­рых их них ме­ли по зем­ле. Еще миг и не­бо за­волок­ло ды­мом от по­жаров, вы­жигав­ших Мос­кву раз за ра­зом. Опять та­тары, те­перь Тох­та­мыша, и нес­конча­емые ты­сячи и ты­сячи тру­пов, ле­жащих на зем­ле, плы­вущих по ре­ке и сго­рев­ших в до­мах.

Еще па­ру сто­летий мель­кну­ли сма­зан­ным проб­леском и за­мель­ка­ли сце­ны чу­довищ­но­го ду­шегубс­тва собс­твен­но­го рос­сий­ско­го раз­ли­ва, кро­ваво­го, бес­смыс­ленно­го, ка­залось, уже и не спо­соб­но­го впи­тывать­ся зем­лей-ма­туш­кой. Ру­бят го­ловы семь­ям, и сын це­лу­ет от­се­чен­ную го­лову от­ца. На кол са­жа­ют, что в Тур­ции. Го­рода вы­руба­ют на­чис­то, и де­сят­ки ты­сяч по­кой­ни­ков смер­дят не­пог­ре­бён­ные, тер­за­емые пса­ми. Ты­сяча­ми то­пят в ре­ках, не жа­лея ма­терей с груд­ны­ми деть­ми, а тех, кто пы­та­ет­ся вып­лыть, с ло­док - баг­ра­ми да се­кира­ми ко­лят, да рас­се­ка­ют на час­ти... Не­ис­то­щимый на зло­дей­скую вы­дум­ку Гроз­ный тра­вит лю­дей мед­ве­дями, об­ли­ва­ет ки­пят­ком, жжет ог­нем, ка­ким-то сос­та­вом ог­ненным, осо­бен­ным - знать, впер­вые в ми­ре изоб­ре­тен­ным на Ру­си на­пал­мом, ядом тра­вит, взры­ва­ет на боч­ке по­роха, ре­жет лю­дей по сус­та­вам, раз­ру­ба­ет от па­ха до го­ловы, тон­ки­ми ве­рев­ка­ми пе­рети­ра­ет над­вое, сжи­га­ет собс­твен­но­руч­но на кос­трах...

И тут тит­ра­ми по кад­рам, как для глу­хоне­мых, про­нес­лось ку­да как бо­лее поз­днее: "Ру­ка бой­цов ко­лоть ус­та­ла, и яд­рам про­летать ме­шала го­ра кро­вавых тел", - в Рос­сии ру­ка мог­ла ус­тать ко­лоть и ру­бить вра­гов, но сво­их-то сек­ла не­уто­мимо, и го­ры кро­вавых тел ни­кому из дес­по­тов не ме­шали... И пов­сю­ду ли­хие оп­рични­ки с со­бачь­ими го­лова­ми и мёт­ла­ми, при­вязан­ны­ми к сёд­лам и бе­зум­ные, ис­тошные их воп­ли, воп­ли, воп­ли: "Гой­да! Гой­да! Гой­да!". Ты­сячи кад­ров мель­кну­ли во мгно­венье ока и вот уже лом­кий го­ленас­тый, вы­сочен­ный, но уз­копле­чий го­сударь собс­твен­но­руч­но ру­бит го­ловы стрель­цам, по­вора­чива­ясь лов­ко и спо­ро, и до­воль­но при том кря­кая и по­хоха­тывая... А вот и ум­ней­ший дь­явол, Са­тан су­хору­кий с ря­бым об­ли­ком... Кон­чи­лось все так же вне­зап­но, как на­чалось... И опять по­думал он, знал ведь, ес­ли не всё, то мно­гое рань­ше, поч­ти все... Но что­бы так вот уви­деть во пло­ти и за­ново пе­режить... И вер­ну­лось сол­нце, и го­рячий лет­ний день, и ас­фаль­ти­рован­ный крем­лев­ский двор и ты­сячи ту­рис­тов ... и Ти­на, спо­кой­но сто­яв­шая ря­дом с ним в этот ми­молет­ный зем­ной миг его не­бытия и, вряд-ли, что-ни­будь за­метив­шая.

Они по­дош­ли к ска­мей­ке в те­ни. Ка­кая-то жен­щи­на нак­ло­нилась к ма­лышу:
 
- Ус­ту­пи мес­то де­душ­ке.
 
Ти­на лег­ко каш­ля­нула и чуть-чуть тол­кну­ла лок­тем:
 
- Ну, ми­лый мой ста­ричок!
 
Яков сму­щен­но и лу­каво пог­ла­дил плешь, с ми­нут­ку по­сидел, об­хва­тив ру­кою та­лию же­ны, лег­ко под­хва­тил её и они дви­нулись к вы­ходу. Ти­на под­ня­ла из-за его спи­ны ла­дош­ку и, за­щищая от сол­нца, прик­ры­ла его ма­куш­ку.

Доб­равшись ми­нут за пят­надцать до гос­ти­ницы, нем­но­го по­сиде­ли в хол­ле с кон­ди­ци­оне­ром и, ос­тыв от сол­нце­пека, пош­ли к лиф­ту. На­билось че­ловек с пят­надцать и они ока­зались при­ят­но при­жаты­ми друг к дру­гу в даль­нем уг­лу ка­бины. Лифт сто­ял. Был яв­ный пе­ребор. Ник­то вы­ходить, тем не ме­нее, не хо­тел и Яков, ле­ниво улы­ба­ясь, про­гово­рил:
 
- Лифт не тя­нет. У ко­го-то слиш­ком тя­желый ха­рак­тер.
Пот­ный и ве­селый тол­стяк хмык­нул, хи­хик­нул и вы­катил­ся с при­яте­лем из ка­бины:
 
- За­то мог­ли быс­тро па­дать.
 
В но­мере бы­ло прох­ладно. Сол­нце из не­го уже уш­ло, яр­ко ос­ве­щая лишь по­докон­ник. Они креп­ко по­цело­вались и, по­оче­ред­но при­няв душ, быс­тро соб­ра­лись к обе­ду.

В рес­то­ране бы­ло пус­то­вато, но они по рос­сий­ской тра­диции ожи­дали по­ложен­ный час, на­роду при­было и за сто­лик к ним под­са­дили па­ру лет за семь­де­сят, чис­тень­кую, ухо­жен­ную, но с поб­лекши­ми ли­цами и выц­ветши­ми гла­зами. И ду­малось ему, что, не­ровен час, но ес­ли бы древ­ние гре­ки бы­ли пра­вы, зна­чило бы это, что к ста­рос­ти гла­за уже не из­лу­ча­ют све­та, не ос­ве­ща­ют мир, и ни­чего не ви­дят... Прош­лое этой па­ры вне­зап­но про­лете­ло пе­ред Яко­вом. Да­же не­вер­ность её про­мель­кну­ла, скуч­ная та­кая, не ро­ман­ти­чес­кая, гру­бо и то­роп­ли­во-су­ет­ли­вая в ка­кой-то ра­бочей под­собке... Ви­денье рез­ко обор­ва­лось этим са­мым ны­неш­ним мо­мен­том за сто­лом.

Вот те­бе и "стре­ла вре­мени"! Ве­ликий и ка­нони­зиро­ван­ный при жиз­ни бри­танец лорд Кель­вин ког­да-то ввел эти сло­ва в трес­ку­чий на­уч­ный обо­рот и всё че­лове­чес­тво, все как один, вмиг по­серь­ёз­не­ли и при­вык­ли к ним. В од­ну, ви­дите ли, сто­рону мо­жет бе­жать оно и точ­ка! А что же тог­да с ним про­ис­хо­дит? Ви­дит же он что-то по­зади! И здо­ров при­том! Вот толь­ко ви­дит ли ре­аль­ное или отоб­ра­жен­ное? На ре­аль­ное не по­хоже. Это оз­на­чало бы, что приш­лось бы вос­про­из­вести, все, над чем пот­ру­дилась эн­тро­пия в прош­лом и ярос­тно раз­ру­шила, из­мель­чи­ла и рас­терла в атом­ный по­рошок. А за­кон сох­ра­нения ма­терии оз­на­ча­ет, что стро­ить прош­лое приш­лось бы из ны­неш­не­го ма­тери­ала. Ста­ло быть, в мо­мент де­монс­тра­ции вос­ста­нов­ленно­го прош­ло­го, раз­ва­лива­лось бы мно­гое в нас­то­ящем. Нет, нет - это не вос­про­из­ве­дение - это без­вред­ная для нас­то­яще­го де­монс­тра­ция ушед­ше­го! И Тот, Кто По­казал нам прош­лое, а Яков прек­расно по­нимал, что не толь­ко ему од­но­му, Знал, что Де­лал. И ум­ни­ца Да­вид Са­мой­лов что-то не по­нял, не оце­нил, не вос­при­нял глу­бин­но­го смыс­ла и кор­ней про­ис­хо­дяще­го, ког­да пи­сал:

    Об­ратно кру­ти ки­нолен­ту,
    Ме­ханик, со­шед­ший с ума,
    К то­му не­быва­лому ле­ту,
    За ко­им вес­на и зи­ма.

    Кру­ти от и­юня до мая
    Об­ратно­го вре­мени ход,
    Что ста­ло мо­им - от­ни­мая,
    При­ход прев­ра­щая в уход.
    ..........
    Кру­ти мою лен­ту об­ратно.
    Зло­радс­твуй, ме­ханик шаль­ной.

Ви­димо, че­лове­ку не дос­та­точ­но до­кумен­таль­ной, ис­то­ричес­кой, и, да­же, ге­нети­чес­кой па­мяти. Что­бы осоз­нать тра­гизм про­ис­шедше­го в глу­боком прош­лом, на­до уви­деть его са­мому, оку­нуть­ся в не­го, ощу­тить его и тем са­мым пе­режить пов­торно: "За­то я уви­жу двук­ратно всё то, что слу­чилось со мной". Ска­зал он вер­но, а оце­нивая "Ки­номе­хани­ка", свя­тотатс­тво­вал... И по­ка же­вали са­лат из по­мидор и лан­гет с жа­рен­ным лу­ком, по­чувс­тво­вал он, как заг­русти­ла Ти­на - она всег­да бо­ялась ста­рос­ти, и пу­гала се­бя ви­дени­ями гря­дущей не­мощи и оди­ночес­тва...

...И опять по­нес­лось... Лю­бовь-не­любовь-неп­ри­язнь к пер­во­му му­жу. Нес­по­соб­ность соз­дать еди­ную семью. Сы­на ро­дили, а объ­еди­нить­ся не мог­ли - каж­дый вер­телся на ор­би­те вок­руг сво­их собс­твен­ных дес­по­тич­ных и са­мов­люблен­ных мам. Ни­како­го син­те­за, ни­какой тер­мо­ядер­ной ре­ак­ции от их со­еди­нения быть не мог­ло - толь­ко на уров­не яй­цек­летки и спер­ма­тозо­ида! Зер­каль­ная юла нес­лась все ско­рее. За­мель­ка­ли дру­гие муж­чи­ны, впро­чем, нем­но­го. И вдруг... из­ме­нилась фо­куси­ров­ка, сжав, вна­чале, по­ле зре­ния, до мик­роско­пии, по­том рас­ши­рило его, и Яков уви­дел стран­ное ге­омет­ри­чес­кое об­ра­зова­ние... Это бы­ла семья Ти­ны - ба­буш­ка, дед, ма­ма - зе­леног­ла­зая кра­сивая жен­щи­на с нап­ря­жен­ным и поч­ти всег­да злым ли­цом, её муж - отец Ти­ны и, на­конец, Ти­на.

Этот ас­си­мет­ричный и неп­ра­виль­ный пя­тиз­венник на­чал ме­нять­ся у не­го на гла­зах. Стран­ным об­ра­зом, сжав­шись в по­переч­ни­ке, он прев­ра­тил­ся в вы­тяну­тую в од­ном нап­равле­нии струк­ту­ру, на­поми­нав­шую фа­уст-пат­рон. По­том ше­бур­ше­ние и су­дорож­ные виб­ра­ции и сжа­тия на од­ной сто­роне это­го ме­татель­но­го ус­трой­ства пе­реш­ли в ус­той­чи­вую вол­ну дав­ле­ния, ус­трем­ленную к дру­гому его кон­цу, от ко­торо­го был отор­ван  шес­ти­деся­тилет­ний дед и выб­ро­шен ку­выр­ка­ющим­ся сна­рядом в ок­ру­жа­ющее без­воздуш­ное и ги­бель­ное во­ен­ное прос­транс­тво... Да­же мет­ка вре­мен­ная про­мель­кну­ла - 41-42 го­ды. Да­же сце­на смер­ти его в во­ен­ном ли­холетье по­яви­лась...

А пя­тиз­венник, меж тем, как ни в чем ни бы­вало, без слёз и глу­пых пе­режи­ваний пе­рес­тро­ил­ся в че­тырёх­звен­ник и не­тороп­ли­во и, ка­залось, да­же ра­дос­тно и об­легчен­но плыл в ми­ровом прос­транс­тве. Прав­да, он все вре­мя ме­нял­ся - из­редка он бы­вал ром­бом, с рав­ны­ми пра­вами сто­рон, но ча­ще, внут­ренние не­доб­ро - бур­ля­щие и не­види­мые гла­зу из­вне про­цес­сы всё вре­мя ме­няли его фор­му и со­от­но­шение сто­рон. Но при­рода его бы­ла всё той же... И дей­ство­вал он всё так же... Вне­зап­но, но толь­ко лишь для внеш­не­го наб­лю­дате­ля, в нём про­изош­ла оче­ред­ная пе­рес­трой­ка - ли­не­ари­зация, - воз­никла но­вая пра­ща и с не­году­ющим кри­ком ма­мы - "он се­год­ня еще омер­зи­тель­нее, чем всег­да", - при­ят­ный во всех от­но­шени­ях па­па Ти­ны был отс­тре­лен от ге­омет­ри­чес­ко­го об­ра­зова­ния и ис­чез в тем­но­те уже пос­ле­во­ен­ных вре­мен. И вмиг ус­по­ко­ив­ше­еся, те­перь уже мо­ножен­ское об­ра­зова­ние - тре­уголь­ник, дос­тигший, ве­ро­ят­но, сво­ей це­ли - мат­ри­ар­ха­та, - не­тороп­ли­во и ус­той­чи­во пе­реме­щал­ся, а иной раз и ку­выр­кался в обы­ватель­ском прос­транс­тве. Это бы­ла сво­его ро­да ав­то­ном­ная мо­леку­ла, нас­то­рожен­но го­товая от­ра­зить лю­бое вме­шатель­ство муж­чин в свое стран­ное три­единс­тво. И вдруг, к од­ной из гра­ней, это бы­ла, ко­неч­но же, Ти­на, не­ожи­дан­но и креп­ко при­лип­ло еще од­но зве­но, ино­город­ний муж. Ад­ге­зия их бы­ла нас­толь­ко проч­на, что Ти­на выр­ва­лась из мо­леку­лы и пе­ре­еха­ла к му­жу в дру­гой го­род, где быс­тро и ро­дила сы­на. Ка­залось бы, ис­то­рия окон­че­на и те­перь су­щес­тво­вали две мо­леку­лы: пер­вая, прев­ра­тив­ша­яся в ди­поль из двух не­моло­дых и оз­лоблен­ных жен­щин, и вто­рая - мо­лодой, при­род­но ес­тес­твен­ный и нор­маль­ный тре­уголь­ник...

Но не тут-то бы­ло... Тя­нули с двух сто­рон. Злой и ис­кря­щий­ся ди­поль с Юга и, на­до же сов­пасть, ана­логич­ная струк­ту­ра со сто­роны му­жа - с Се­вера. И что вы ду­ма­ете? Ра­зор­ва­ли!... Да­же ос­колки брыз­ну­ли!... Вер­ну­лась Ти­на в свой род­ной го­род вмес­те с кро­хот­ным сы­ном; ли­шила его от­ца, на всю жизнь обез­до­лила его... Но та­ковы бы­ли су­ровые пра­вила, поч­ти за­коны её семьи, её ге­нети­ки. И воз­ник, но­вый, на ка­кое-то вре­мя, ус­той­чи­вый мно­гоз­венник... И был он ни­чуть не бо­лее доб­рым, чем пре­дыду­щий... С од­ним лишь от­ли­чи­ем... Те­перь на­руши­телем по­коя ока­зал­ся под­росший сын - же­нил­ся и на ме­сяц-дру­гой пе­ресе­лил­ся к же­не. Но струк­ту­ра-мо­леку­ла его се­мей­ства об­ла­дала не­малым опы­том и во мгно­венье ока прев­ра­тив­шись в скаль­пель, нож­ни­цы и раз­ры­ва­ющий пресс од­новре­мен­но, вме­шалась поч­ти сра­зу же - вы­ручи­ли-спас­ли-выр­ва­ли сы­на-вну­ка-прав­ну­ка с кор­нем из враж­дебно­го ок­ру­жения семьи же­ны - не­чис­ти-зло­де­ев-злыд­ней-по­хити­телей, и за­бере­менеть сно­хе не­желан­ной не да­ли, на ле­ту, что ли, спер­ма­тозо­ид пе­рех­ва­тили...

И вер­нулся блуд­ный сын в семью-че­тырёх­звен­ную струк­ту­ру-мо­леку­лу и стал, как и преж­де, как и по­ложе­но ему, опять зве­ном это­го стран­но­го, но са­модос­та­точ­но­го об­ра­зова­ния. Сколь­зя­щая лен­та изоб­ра­жений еще ус­ко­рилась, по­нес­лись го­ды с ним, Яко­вом, всег­да при­сутс­тву­ющие мыс­ли о том, что вряд ли он бу­дет ис­клю­чени­ем, и, вдруг, все мгно­вен­но ос­та­нови­лось. Яко­ву да­же по­каза­лось, что его и Ти­ну бро­сило впе­ред по инер­ции, как из ро­гат­ки мо­гучей или пра­щи, но на этот раз бу­дущее не сос­то­ялось. Вре­мя не приш­ло...

... Но сей­час бы­ло слиш­ком свет­ло и люд­но, мо­тались са­мо­уве­рен­ные и слег­ка над­менные соп­ля­ки - офи­ци­ан­ты с вы­тяну­тыми и гра­ци­оз­ны­ми фи­гура­ми поч­ти со­лис­тов ба­лета, а по-на­род­но­му - ба­леру­нов, об­мунди­рован­ные в жи­леты, слов­но при­каз­чи­ки в под­девках вре­мен на­ших пра­деду­шек. Яков по­ложил ру­ку на тон­кие паль­цы же­ны и, пох­ло­пывая по ним ла­донью, на­чал спек­такль, об­ра­тив её ли­цо к се­бе:
 
- Ма­дам взгрус­тну­лось?
 
- Мм...гу, - не от­кры­вая рта, мяг­ко про­мур­лы­кала она в нос. - Сде­лано это бы­ло в луч­ших ар­тисти­чес­ки-ко­шачь­их тра­дици­ях - и Ста­нис­лав­ский с Мей­ер­холь­дом не прид­ра­лись бы.
 
- А не соб­ла­гово­лит ли ма­дам об­во­рожи­тель­но улыб­нуть­ся?
 
- От­че­го же?
 
Яков всег­да удив­лялся улыб­ке же­ны. Её ли­цо, за ко­торым она вы­нуж­де­на бы­ла пос­то­ян­но сле­дить, по­тому что ко­жа бы­ла неж­ной, тон­кой и ус­тупчи­вой вре­мени, пре­об­ра­жалось: лоб раз­гла­живал­ся, бро­ви и без то­го вы­сокие и лу­но­об­разные ста­нови­лись еще сер­по­вид­нее, гла­за, обыч­но уме­рен­но мин­да­левид­ные, при­об­ре­тали вос­точный раз­рез, вер­ти­каль­ные мор­щинки на ще­ках ис­че­зали, а гу­бы ог­ромно­го и ве­лико­леп­но­го рта, поч­ти аф­ри­кан­ские чувс­твен­ные гу­бы, ос­ле­питель­но поб­лески­вали. - Черт их зна­ет - ду­мал Яков - мо­жет они, воп­ре­ки всем за­конам, дей­стви­тель­но из­лу­ча­ют свет? Об­рамля­лось это пыш­ной при­чес­кой, в ко­торой ли­цо смот­ре­лось, как ал­маз в оп­ра­ве. И все это на­поми­нало по­месь древ­ней кра­соты ин­ков, нег­ров и жи­телей Вос­то­ка. Хо­тя один Б-г и Тур Хай­ер­дал мог­ли бы ска­зать, что об­ще­го у ин­ков, нег­ров и ев­ре­ев. Со­седи по сто­лу оша­лело смот­ре­ли на неё, а Яков тор­жес­тво­вал, вспо­миная сло­ва при­яте­ля:
 
- "Мо­ре оба­яния. Мо - ре!"

До­пив чай, они пос­мотре­ли друг на дру­га и Яков под­мигнул ей:
 
- Ну, мо­ре, дви­нули?

Ве­чером бы­ли у дру­га Яко­ва. Тот, рос­лый, под­жа­рый, под­вижный, с чу­дес­ной се­дой ше­велю­рой, да­леко не всег­да ла­дил с на­чаль­ством:
 
- По­нима­ешь, он ме­ня не лю­бит. Точ­нее НЕ... ЛЮ­БИТ. Меж­ду эти­ми дву­мя по­няти­ями раз­ни­ца есть... Но и мне труд­но се­бя из­ме­нить. Я дав­но по­ложил на своё чес­то­любие и мне те­перь прос­то дер­жать се­бя и свое дос­то­инс­тво, хо­тя, на­вер­ное, всё это дерь­мо... Но хо­чет­ся ос­тать­ся со­бой, не по­терять всё до кон­ца.
 
Вме­шалась круп­ная и при­ят­ная же­на дру­га:
 
 - Маль­чи­ки, кон­чай­те неп­ри­лич­но серь­ёз­ное и нуд­ное, и пош­ли ча­евать. И маль­чи­ки - один се­дой, вто­рой - лы­сый, - не спо­ря, пе­реш­ли в сто­ловую, где трёп на ву­зов­ские те­мы про­дол­жился, но не дол­го. Вклю­чили те­леви­зор - шла пе­реда­ча с чем­пи­она­та ми­ра по фут­бо­лу. Мек­си­кан­цы иг­ра­ли с кем-то. Те­леви­зор был, как поч­ти во всех про­фес­сор­ских семь­ях, чер­но-бе­лый. Ти­на тос­кли­во пос­мотре­ла с пя­ток ми­нут, а по­том, на­кинув от­репья при­дур­ка, на­чала свою обыч­ную сце­ничес­кую иг­ру:
 
- По­чему это мек­си­кан­цы иг­ра­ют без сом­бре­ро? - про­вор­ко­вала она. Все зас­ме­ялись, а она про­дол­жи­ла, на этот раз, ста­рой за­готов­кой:
 
- И во­об­ще, по чер­но-бе­лому я не по­нимаю!
 
Яко­ву ста­ло не­лов­ко пе­ред хо­зя­ева­ми - вдруг всерь­ёз при­мут за ду­ру - и он по­пытал­ся мяг­ко зап­ро­тес­то­вать:
 
- Де­точ­ка, че­рез де­сять ми­нут пер­вая се­рия о Ро­бин Гу­де!

Но ак­три­са бы­ла в ро­ли и вы­ходить из неё не со­бира­лась:
 
- Не го­рюй, ес­ли ты бу­дешь хо­рошо и пос­лушно се­бя вес­ти, я до­гада­юсь и всё те­бе рас­ска­жу!

Доб­ра­лись в гос­ти­ницу они к один­надца­ти, быс­тро раз­де­лись и за­дер­ну­ли што­ры. Им бы­ло хо­рошо... И сей­час, ког­да он да­леко за пол­ночь пе­реб­рался на свою пос­тель, она с ши­роко рас­кры­тыми гла­зами и го­рящим ли­цом все вре­мя воз­вра­щалась к ис­пы­тан­ным вспыш­кам внев­ре­менья. Он же улы­ба­ясь, смот­рел ку­да-то да­леко и ни­чего не ви­дел...

По­ка... По­тому что вре­мя бы­ло не в его влас­ти. По­тому что оно виб­ри­рова­ло в нем и им, бро­сая его вок­руг "сей­час", то во "вче­ра", то в "зав­тра". Это ведь толь­ко ду­раш­ки твер­дят: жи­вите нас­то­ящим, вне не­го нет ни­чего! "Се­год­ня" - это все­го лишь вре­мя те­ла и не дрем­лю­щей со­вес­ти. Вче­ра - вре­мя на­шего бес­по­кой­но­го и, дай-то Б-г, со­вес­тли­вого ра­зума. А зав­тра - по­ле ве­ликой и бес­пре­дель­ной ду­ши на­шей! Так и кру­тим­ся во сне и на­яву по нес­конча­емо­му зам­кну­тому коль­цу вре­мен, а уж ес­ли точ­нее - по боль­шой оси вы­тяну­того и поч­ти, но не сов­сем, сплю­щен­но­го эл­липса - то впе­ред, то на­зад, вок­руг нас ны­неш­них! А иной раз вдоль ма­лых по­лу­осей и вов­се вы­пада­ем из вре­мени, и где, и что мы тог­да, не зна­ет ник­то... Вот и сей­час пос­ле ко­рот­ко­го внев­ре­мен­но­го и аб­со­лют­но­го за­бытья - сна, швыр­ну­ло его на­зад и приш­ло то, дру­гое - де­сят­ки лет про­житых в пер­вом бра­ке, прер­ванном не им и же­ной, а смертью. Смертью страш­ной, му­читель­но дол­гой, в не­веро­ят­ной бо­ли, нар­ко­тиках, кро­ви и гное. Не слу­чись бе­ды, брак этот про­сущес­тво­вал бы до кон­ца. Ес­тес­твен­но­го кон­ца. Собс­твен­но, имен­но так и про­изош­ло...

И, не­ред­ко, пос­ле чу­дес­ных ми­нут с Ти­ной нас­ту­пало пох­мелье. Во сне при­ходи­ла Со­неч­ка. Иной раз он да­же не по­нимал, что её дав­но уже нет и удив­лялся, по­чему у них не бы­ло бли­зос­ти, хо­тя ка­залось, ей са­мое вре­мя. С ут­ра про­сыпал­ся в дур­ном рас­по­ложе­нии и уже знал: ско­рее на клад­би­ще - её дух бес­по­ко­ит­ся. Хва­тал ма­шину, ес­ли был в го­роде, и мчал­ся в 47 квар­тал. Там бы­ло, как обыч­но - поч­ти без­людно и вет­ренно. Мо­гила за­нима­ла по­лови­ну чу­гун­но­го квад­ра­та ог­радки - по­лучи­лось так слу­чай­но. Но уж раз по­лучи­лось, про­сил сы­на, еще до вто­рого бра­ка, ког­да пом­рет, по­хоро­нить его ря­дом с пер­вой же­ной. Сей­час, по­ка в мыс­лях, воз­вра­щал­ся к это­му воп­ро­су час­то, по­тому что не знал, ка­ково бу­дет Ти­не, ес­ли его по­хоро­нят там, на­вер­ное боль­но. Но сы­ну ни­чего не го­ворил, на­де­ясь на прос­тое и жи­тей­ское - там вид­но бу­дет. Хо­тя уж ес­ли и слу­чит­ся, ему-то, во вся­ком слу­чае, ни­чего вид­но не бу­дет! Да и что слу­чит­ся, ког­да слу­чит­ся? Как, на­конец? Мо­жет, не при­веди Г-дь, и та­кая ди­кая смерть прик­лю­чит­ся, как у дав­но пре­бывав­ше­го в стар­ческом ма­раз­ме кол­ле­ги, в от­но­ситель­но мо­лодом воз­расте - что-то око­ло се­миде­сяти пя­ти. Ван­ну при­нимал и вмес­то хо­лод­ной - го­рячую вклю­чил - ки­пяток. Сва­рил­ся за­живо. Толь­ко и ус­пел про­шеп­тать:
 
 - Я за­был, как вык­лю­чать кран!

Не по­нимал он и как быть с коль­цом. Во­об­ще-то, его по­ложе­но но­сить на пра­вой ру­ке. Но за мно­гие го­ды, за­нима­ясь бо­евым сам­бо, знал, ес­ли бь­ёшь реб­ром ла­дони, коль­цо трав­ми­ру­ет сус­тав. По­это­му но­сил его на ле­вой ру­ке - там коль­цо и сус­тав не на­лага­лись. Сей­час и вов­се не знал, что де­лать. На­деть два коль­ца? - Хо­рошо бы, но оби­жать Ти­ну не сто­ило. Не зас­лу­жива­ла оби­ды и па­мять по пер­вой же­не. Ре­шение бы­ло прос­тым - коль­цо не на­девал вов­се, и Ти­на ни­чего не го­вори­ла.
 
Уб­рал с мо­гилы пыль. По­ложил цве­ты, яб­ло­ко, оре­хи. По­мол­чал. По­том в по­яс пок­ло­нил­ся, щу­ря гла­за, и про­шеп­тал:
 
- Прос­ти, Со­неч­ка! Прос­ти, род­ная!

II

       Но ме­рит грус­тный ма­ят­ник
       Та­инс­твен­ное вре­мя.
         Эми­ли Ди­кин­сон

       ...вре­мя есть от­ча­яния ме­ра...
         Ларс Гус­тафсон

Ко­нец от­пуска про­вели в При­бал­ти­ке в чу­дес­ной гос­ти­нице. С двад­ца­того эта­жа прос­матри­валось мо­ре крыш ста­рых де­ревян­ных до­мов с обя­затель­ны­ми бран­дма­уэра­ми, ог­ромные цап­ли - кра­ны пор­та, мед­ленно ше­веля­щие изог­ну­тыми ше­ями и клю­вами с длин­ны­ми и тон­ки­ми чер­вя­ками в них, и си­ний за­лив, при­вет­ли­вый и слав­ный днем, но враж­дебно - тре­вож­ный но­чами, ког­да с не­го кос­ма­то и уг­ро­жа­юще нап­лы­вал гус­той, бе­редя­щий ду­шу и уве­чащий ред­кие и да­лекие зву­ки ту­ман. А ут­ром сол­нце опять от­во­евы­вало су­шу и мяг­ко и ра­дос­тно ос­ве­щало скуд­ную зем­лю и мрач­ную ла­вину од­ноцвет­ных до­мов, при­давая им праз­днич­ность и зна­чимость. И гор­дая скром­ность, гра­нича­щая с бед­ностью, и всю­ду сор­ванные кноп­ки на подъ­ез­дах, и за­пах сы­рос­ти из раз­би­тых окон под­ва­лов, и рас­трес­кавша­яся шту­катур­ка, и вы­пав­шие кир­пи­чи под ок­на­ми не­дав­но пос­тро­ен­ных до­мов, и ни­щета уб­ранс­тва хра­мов - всё это от­сту­пало пе­ред на­пором те­перь уже тор­жес­тву­юще­го све­тила в тень, за­лива­ясь и рас­цве­чива­ясь бес­ко­неч­ной ра­дугой бли­ков и кра­сок.

И да­же Ста­рый го­род ли­ковал, за­быв о сво­ем прек­лонном воз­расте. И к се­реди­не дня сте­ны его рас­ка­лялись сов­сем по юж­но­му, и в му­зей­ных сред­не­веко­во-стес­ненных прос­транс­твах не хва­тало воз­ду­ха. Хо­тя... хо­тя для южан бы­ло сов­сем не жар­ко и бы­ло ве­село слу­шать се­това­ния го­рожан:
 
- Не­мыс­ли­мое ле­то. Шут­ка ли - 25 гра­дусов теп­ла!

Но, вид­но, у них, у го­рожан бы­ла своя мер­ка по­годы - при­вык­ли они к пас­мурнос­ти, влаж­ности, уме­рен­ности и ни­ког­да на это не жа­лова­лись. А уж ес­ли и жа­лова­лись, бы­ли у них на то ос­но­вания... На­род-то серь­ёз­ный, до кор­ней доб­ро­совес­тный, спо­кой­ный. За де­сять дней го­лоса гром­ко­го в трам­вае не слы­шали.

Про­сыпа­лись они поз­дно и Яков шел це­ловать же­ну. В этот раз он про­мах­нулся в гу­бы и ло­быз­нул в ще­ку. Ти­на быс­тро по­вер­ну­ла ли­цо. Ре­ак­ция ак­три­сы бы­ла реф­лектор­ной:
 
 - А те­перь по­целуй в эту щеч­ку, а то она оби­дит­ся.
 
По­том Яков с де­сяток - дру­гой ми­нут ис­тя­зал се­бя за­ряд­кой. Это был один из мно­гочис­ленных бо­ёв в вой­не, ко­торую он дав­но вел с нас­ту­па­ющим жи­вотом. Здесь в от­пуске, он яв­но про­иг­ры­вал - де­ла жи­вого не бы­ло, мо­тать­ся по эта­жам не при­ходи­лось, а бу­феты... Ка­кие дь­яволь­ски соб­лазни­тель­ные бу­феты. Оче­редей нет, об­слу­жива­ние ти­хое, сте­риль­но чис­тое и доб­ро­жела­тель­ное. А са­латы, а сыр­ки, а прос­тень­кая, но обя­затель­но со све­жей зе­ленью кол­ба­са... Яков не был из­ба­лован едой во­об­ще-то, а в го­ды, ког­да пер­вая же­на бо­лела и вов­се из­го­лодал­ся.

... Да, как страш­но бо­лела... Уп­лотне­ние в гру­ди, кровь, ру­бец. Еще грудь - вто­рой ру­бец. Баг­ро­вый шов от би­ча Госп-ня поч­ти опо­ясал её. По­чему бы это?.. За что?.. Не­надеж­ный мир он­ко­дис­пансе­ра, он­ко­ин­сти­тута и боль­ные, боль­ные, боль­ные. Стран­ные па­ци­ен­ты - про­мель­кнув­шие ми­ражи. Вче­ра вы мог­ли бе­седо­вать с ним в при­ем­ной пе­ред ка­бине­том гам­ма-те­рапии, а зав­тра его уже не бы­ло. Се­год­ня он пред­ла­гал под­везти вас на ждав­шей его ма­шине, а че­рез не­делю его хо­рони­ли. Из­можден­ные муж­чи­ны с ни­кели­рован­ны­ми труб­ка­ми, тор­ча­щими из гор­ла, и пе­реко­шен­ны­ми ли­цами, дер­жа­щи­еся за сте­ны жен­щи­ны, и все­об­щее не­жела­ние и нес­по­соб­ность осоз­нать про­пасть за бли­жай­шим по­воро­том... Вре­мя - не на­ша, не че­лове­чес­кая епар­хия. Оно над на­ми! Это Госп-ня ка­тего­рия! Что Госп-ду вре­мя? За­хотел - пос­лал его впе­ред! По­желал - бро­сил на­зад! А не пон­ра­вит­ся, и вов­се без­вре­мень­ем за­менит. Эда­кой вре­мен­ной чер­ной ды­рой. Гос-дь не ме­ша­ет нам ос­мысли­вать прош­лое. Из­воль­те! Поз­на­вай­те! Учи­тесь на прош­лом! А что до бу­дуще­го, то по­ка не да­но нам знать его. Не да­но стро­го его прог­но­зиро­вать! Не по­ложе­но!.. Впро­чем, толь­ко ли для боль­ных? А чем мы, здо­ровые луч­ше?... Жи­вем не зна­ни­ем бу­дуще­го. Жи­вем на­деж­дой на не­го! На­деж­дой, го­товой драть­ся за се­бя, сра­жать­ся, ес­ли на­до, со всем ми­ром. Круп­ная и яр­кая жен­щи­на ярос­тно кри­чит хи­рур­гу, сняв­ше­му ей грудь и ос­та­вив­ше­му гру­бую и не­удоб­ную для про­теза шрам-склад­ку:
 
 - Я по­пала под гру­зовик, а та­ких шра­мов не име­ла!
 
Он вна­чале опе­шил, а по­том гру­бова­то от­бился:
 
 - До­рогая моя, по­пасть под ма­шину и под муж­чи­ну не од­но и то же. Да и за­чем те­бе го­лубуш­ка эта грудь, у те­бя и так мно­го прек­расно­го!
 
И юмор, стран­ный, не­умес­тный вро­де бы, ци­нич­ный юмор боль­но­го в хол­ле ги­неко­логи­чес­ко­го от­де­ления:
 
- Здравс­твуй­те, ра­ковые шей­ки!...

Здесь, в При­бал­ти­ке, как ни ти­ранил се­бя, а всё пе­рех­ва­тывал что-ни­будь лиш­нее. Вот и при­ходи­лось де­сят­ки раз нак­ло­нять­ся, ка­чать­ся из сто­роны в сто­рону и ос­терве­нело швы­рять но­ги и ру­ки, пы­та­ясь дос­тать ими и обя­затель­но по­разить де­мона нас­ту­па­ющей туч­ности...
 
... Ру­ки... Ночь бы­ла тя­желой... Сон... Со­неч­ка... Что-то дол­го и нас­той­чи­во го­вори­ла, в чем-то убеж­да­ла и вол­но­валась.  Что го­вори­ла, вспом­нить ни­как не мог. Ни­как... Толь­ко фон ос­тался, тре­вож­ный, баг­ро­вый, и за ру­ку дер­жа­ла сво­ими дву­мя, силь­но дер­жа­ла, не по-жен­ски, не бы­ло у неё си­лы тог­да та­кой, а вот смот­ри же... На за­пястье ле­вой ру­ки ос­та­лась си­нева... На­до бу­дет одеть ру­баш­ку с длин­ны­ми ру­кава­ми - за­чем лиш­ние воп­ро­сы? Гос - ди, не сер­дись на неё! Боль­но ей! Боль­но!...

Хо­тя по­ка дер­жался он для лет сво­их, чес­тно го­воря, сов­сем не пло­хо и час­тень­ко ло­вил взгля­ды жен­щин на сво­ем сов­сем нек­ра­сивом, но не­обыч­но смуг­лом ли­це с тя­желы­ми вер­ти­каль­ны­ми склад­ка­ми, бе­лыми ров­ны­ми зу­бами и го­лубы­ми гла­зами, рас­кры­тыми иной раз фа­натич­но ши­роко, что, вид­но, и ос­та­нав­ли­вало встреч­ный глаз. И вот, что ин­те­рес­но, - не­без­различ­ны бы­ли к не­му жен­щи­ны ум­ные и опыт­ные, прос­тушкам он был не ну­жен.
 
По­ка он вер­телся и пры­гал, Ти­на спо­кой­но по­лежи­вала, опе­рев об­ра­щен­ное к сте­не ли­цо на ру­ку, по­том про­шелес­те­ла:
 
- Яшень­ка, зна­ешь, что я хо­чу те­бе ска­зать ум­ней­шее? Ты сей­час одет?
 
- В спор­тивных тру­сах, ра­зуме­ет­ся.
 
- Тог­да я обо­рачи­вать­ся не бу­ду - это не ин­те­рес­но!
 
Яков не­мед­ленно прек­ра­тил уп­ражне­ния, нак­ло­нил­ся к же­не и неж­но по­цело­вал её в ухо:
 
- Ты са­мая оча­рова­тель­ная из всех шельм на све­те. Уч­ти, их то­же пус­ка­ют в бу­фет толь­ко до один­надца­ти.

В бу­фете, как всег­да, они скром­но по­пиро­вали - ока­залось дос­та­точ­но пя­тер­ки. За­пили съ­еден­ные яс­тва пеп­си-ко­лой и выш­ли в холл пе­ред лиф­том. Ми­мо прос­пе­шила тол­па спор­тивных мо­лодых лю­дей и Ти­на, не­ожи­дан­но под­няв гла­за, про­води­ла са­мого вы­соко­го дол­гим взгля­дом, для че­го ей приш­лось по­вер­нуть го­лову. Яков тот­час по­чувс­тво­вал тол­чок ка­кой-то внут­ри. Зна­комый та­кой, неп­ри­ят­ный и, ка­залось ему, дав­но за­бытый. Гос­по­ди, не­уже­ли это она! О ко­торой не вспо­минал трид­цать пять лет. Стер­ва-го­лубуш­ка! Знак пер­вой люб­ви и бо­ли. Чер­то­ва мет­ка счастья и не­завер­шеннос­ти, на­дежд и нес­бывше­гося, люб­ви и встреч­но­го неп­ри­ятия и пре­неб­ре­жения. Сей­час, ког­да ос­но­ватель­но за­яв­ле­но на вто­рую по­лусот­ню. Ког­да кри­вая его жиз­ни дос­тигла апо­гея и ста­рость из лу­боч­но­го умоз­ри­тель­но­го чер­ти­ка ста­ла ре­аль­ностью гиб­ко, стре­митель­но и не­от­вра­тимо под­кра­дыва­ющей­ся коб­ры. Сей­час - это яр­кая звез­дочка ма­яка на дав­но  по­кину­том им и во­об­ще опус­тевшем бе­регу ил­лю­зор­но­го счастья и нас­то­ящей бо­ли. Не­уже­ли же это она - рев­ность? Приз­нак сер­дечно­го взры­ва и же­лания, ког­да об­на­жен­ная ду­ша его бы­ла так дос­тупна и ра­нима. Как ра­дос­тна она и как нек­ста­ти. А мо­жет, кста­ти? Мо­жет быть, это пос­леднее ис­пы­тание его на пол­но­ту и яр­кость чувств? На пра­во лю­бить и быть лю­бимым? Мы, как ма­ят­ник, хо­тя и не веч­ный, но все же веч­но ко­леб­лемся вок­руг "се­год­ня", пос­то­ян­но ны­ряя во "вче­ра" и, ес­ли поз­во­лено, в меч­ты о "зав­тра". Сей­час его бро­сило на­зад...

... Ему бы­ло сем­надцать. И щен­ко­ватость его то­щего и всег­да го­лод­но­го те­ла не ме­шала го­рению сер­дца. И жизнь да­ла ему свой шанс. Пусть ма­лый, пусть не­надеж­ный, но да­ла. Жи­ли они в че­тырё­хэтаж­ном до­ме с ко­ридор­ной сис­те­мой в су­ровые пос­ле­во­ен­ные го­ды. Эта­жом ни­же, в ком­на­те пен­си­онер­ки сни­мала угол её даль­няя родс­твен­ни­ца - Лю­да,- его ро­вес­ни­ца. Свет­лень­кая дев­чушка с ми­лым, све­жим, сов­сем не го­род­ским по цве­ту ли­цом. Гру­ди у неё, по­жалуй, не бы­ло во­об­ще, но нож­ки... И за­горел­ся он. И вся яр­кость юж­но­го го­рода ока­залось свя­зан­ной с ней, за­коро­чен­ной на неё. И ког­да она у­ез­жа­ла на ка­нику­лы до­мой, го­род блек и ста­новил­ся чу­жим и не­нуж­ным, а он, Яков, ма­ял­ся в нем, не зная, ку­да се­бя деть. И бы­ло-то от че­го? Не от че­го! До Лю­ды он не дот­ра­гивал­ся. О чувс­твах сво­их, го­ряч­ке и снах ей ни­ког­да не го­ворил. Не ну­жен был он ей.

Яков ед­ва с ума не со­шел, ки­пел внут­ри, что са­мовар, на­качи­ва­емый са­погом страс­ти. А она его и не ви­дела. Тог­да-то он и нах­ле­бал­ся этой са­мой рев­ности. Тог­да-то и по­нял, что это за ужас и боль ка­кая. Сколь­ко раз­ных бо­лей за пос­ле­ду­ющие де­сяти­летия вы­пало ему. Под ма­шиной, да не под лег­ко­вой - под гру­зови­ком, ед­ва уце­лел, ру­ки, но­ги ло­мал. Под но­жом эс­ку­лапов ле­живал, да­же вы­соко­воль­тным раз­ря­дом ра­за два "по­лако­мил­ся" так, что пам­ро­ки от­шибло. Слу­чилось, и гор­ный де­тона­тор око­ло го­ловы взор­вался. Все вдруг ис­чезло, и кро­хот­ный ос­тро­вок его собс­твен­но­го вре­мени то­же, - толь­ко гвоздь страш­ный от уха до уха че­рез жад­но ищу­щий воз­ду­ха и не на­ходя­щий его от­кры­тый рот и све­ден­ное су­доро­гой гор­ло тор­чал в нем, как ось, на ко­торой он вер­телся, что на тур­ни­ке. Сер­дчиш­ко его дро­жало и те­ло тре­пыха­лось на этих су­мас­шедших ка­челях.

Все эти бо­ли, от­ре­зав­шие его от ми­ра, ис­торгав­шие на не­дол­гий миг из вре­мени, и за­мыкав­шие на рас­ка­лен­ный, пы­ла­юще неп­ри­мири­мый к не­му и не­нави­дящий его те­ло и ду­шу очаг стра­дания, все они все же бы­ли под­властны все­ох­ва­тыва­ющей стрем­ни­не все уно­сяще­го на мо­гучих пле­чах вре­мени, зах­лесты­вав­ше­го его не­дол­гое без­вре­менье. И ког­да оно, ве­ликое Вре­мя, все­силь­ное и уте­ша­ющее, ми­лос­ти­вилось к не­му и, на­конец-то, вме­шива­лось, как-буд­то мяг­кая прох­ладная ру­ка дав­но ушед­шей ма­мы из детс­тва пос­те­пен­но га­сила злоб­ный све­тящий­ся шар бо­ли. И тог­да нас­ту­пало вна­чале не­уве­рен­ное и не­надеж­ное ожи­дание, а по­том и упо­итель­ное без­болье, при­нося с со­бой вздох об­легче­ния и же­лание жить.
 
... Боль... С ухо­дом Со­неч­ки в нем как буд­то что-то пор­ва­лось. Все го­вори­ли со всех сто­рон - прой­дет, по­тер­пи. И отец его не раз пов­то­рял фра­зу сво­ей ма­мы, выб­ро­шен­ной фа­шист­ским офи­цером пос­ле ин­суль­та, в 85 лет зи­мой из одес­ско­го до­ма и за­мер­зшей здесь же на ули­це че­рез три ча­са:
 
 - Го­ре, с ко­торым ты про­вел ночь, уже не то го­ре!

Его все вре­мя му­чила стран­ная мысль - ку­да ухо­дит боль мил­ли­ар­дов, жив­ших до не­го. Та­кая явс­твен­ная и ма­тери­аль­ная - щу­пай всем те­лом, во­пи от её то­пора, - она бес­след­но рас­тво­рялась в эфи­ре, как и не бы­ло её... И удив­лялся се­бе нес­ка­зан­но - что ты спра­шива­ешь? Ведь ты же хо­рошо зна­ешь от­вет! Сам же го­воришь сло­ва "явс­твен­ная", "ма­тери­аль­ная". Эн­тро­пия зна­ет свое де­ло, про­фес­си­онал Выс­шей Вы­уч­ки, с са­мой мла­дос­ти на­шей де­рет­ся с на­шим рос­том, с на­шим те­лом, с на­шим здо­ровь­ем и с на­ми, в це­лом, и дес­трук­ту­риру­ет.., что за ду­рац­кое на­пыщен­ное сло­во, - ру­бит, да, да, имен­но ру­бит те­ла на­ши сво­им то­пором, да скаль­пе­лями рас­се­ка­ет раз­ны­ми. А ес­ли это­го ма­ло, то и груп­пы мо­лекул на­ших по­хитит, яз­вой стен­ку же­луд­ка про­тара­нит, но­во­об­ра­зова­ние соз­даст, ап­пендикс ерун­дой не­нуж­ной набь­ёт, а на­до­ест од­но­об­ра­зие, хо­лес­те­рол на стен­ках от­ло­жит да сет­чатку от­сло­ит. Ну, а боль - следс­твие это­го. Да, ко­неч­но, это про­тест ор­га­низ­ма про­тив раз­ру­шения, но не толь­ко. Те­ло на­ше на всех его эта­жах - ма­тери­ал до­воль­но проч­ный и меж­ду час­тя­ми его есть энер­гия свя­зи и, ког­да ло­ма­ет­ся, сду­ру, но­га на­ша, эта энер­гия и вып­лески­ва­ет­ся в на­шем соз­на­нии, как боль, а в струк­ту­ру ми­ра - как кван­ты энер­гии свя­зи. По­ка во­пим мы от бо­ли, кван­ты эти, как раз, и из­лу­ча­ют­ся и без сле­да рас­тво­ря­ют­ся в бес­пре­дель­ном ми­ре - мо­жет как элек­тро­маг­нитные, мо­жет как би­офи­зичес­кие или черт-те-зна­ет ка­кие вол­ны. Толь­ко уж ни­ког­да бо­лее не воз­вра­ща­ют­ся они к нам и в нас! Спро­сишь, а где же они? А где тог­да вол­ны, из­лу­чен­ные на­ми, ког­да ме­лем язы­ком? На­вер­ное, в теп­ло об­ра­ща­ют­ся. А мо­жет и нуж­ны они где-то... Вот толь­ко где?.. Ко­му?..

Боль же, дро­тиком бро­шен­ная в не­го на­ив­ной и ни­чего о том не ве­дав­шей дев­чушкой, да пря­мо в де­сят­ку его не­обож­женно­го сер­дца, не за­щищен­но­го мо­золя­ми воз­раста и опы­та, эта боль бы­ла не срав­ни­ма ни с чем. Она так же впи­валась в не­го и жа­лила, как лю­бая дру­гая. По­жалуй, ни­чуть не сла­бее... Вот толь­ко моз­жи­ла она не в од­ной точ­ке, а по всей гру­ди. Зад­ним чис­лом, мно­гие го­ды спус­тя, вспо­миная прош­лое, по­нял - по­хожей бы­ла чем-то на сте­нокар­ди­чес­кий прис­туп - и в сер­дце, и в бо­ку, и в спи­не, и в ру­ке. Но в от­ли­чие от груд­ной жа­бы, ни дви­гать­ся, ни ра­ботать и ак­тивни­чать не ме­шала. По­жалуй, са­мым пло­хим в ней бы­ло то, что она ни­как не про­ходи­ла - и не бы­ло ле­карств, ко­торые мог­ли бы по­мочь. И жил он с этой болью це­лых три го­да. Пыт­ка, да и толь­ко. Вот толь­ко пыт­ка че­му? Те­лу? Да, ко­неч­но. Но ведь ник­то и ни­ког­да не уми­рал от рев­ности и люб­ви са­мих по се­бе. Раз­ве что вме­шива­лись го­лая си­ла и ору­жие. Так к че­му же тог­да бы­ла при­ложе­на его пыт­ка? Яс­ное де­ло, к Ду­ше его, к Ду­ше! Она и стра­дала, по­тому что соз­да­на бы­ла для чис­то­ты, вер­ности и пре­дан­ности, и без­бо­лез­ненно пе­рено­сить хо­лод­ность и без­разли­чие ей бы­ло не да­но. Кста­ти, а где она в нас? И здесь ты лу­кавишь! Ведь ес­ли и не зна­ешь точ­но, то уж при­мер­но... Срав­ни, где бо­лело-то? - По всей гру­ди. Ког­да бь­ют в сол­нечное спле­тение, как го­ворят? - Под дых! А в сло­варе тол­ко­вом пос­мотришь, ока­зыва­ет­ся, под­линный-то смысл: дать ко­му-то под ду­шу, а то и поп­росту - в ду­шу! А ког­да по­мира­ем, мчит­ся ду­шень­ка на­ша на­верх, сли­жет ин­форма­цию с моз­га и ухо­дит в кос­мос че­рез те­меч­ко... В сущ­ности, мно­гое о ду­ше мы зна­ем, ес­ли на на­род­ную лек­си­ку опе­реть­ся. Вот, нап­ри­мер, ког­да пу­га­ем­ся, в пят­ки пря­чет­ся ду­ша. И в са­мом де­ле, - са­мое бе­зопас­ное мес­то!

... Но, Б-же, ка­кая это бы­ла слад­кая боль, ка­кой смысл при­дава­ла она его жиз­ни, ка­ким из­бран­ни­ком чувс­тво­вал он се­бя, с ка­кой ра­достью и сло­во­из­верже­ни­ем де­лил­ся он сво­ей бе­дой с при­яте­лем тех лет... А Лю­да меж тем его не за­меча­ла и впер­вые уви­дала лишь в 20 лет. К то­му вре­мени он встре­чал­ся со сво­ей бу­дущей же­ной и о Лю­де не ду­мал - пе­рего­рел. Вот тут-то его без­разли­чие заж­гло её, но для не­го уже всё уш­ло. Еще че­рез год Лю­да умер­ла. Ока­зыва­ет­ся, все эти го­ды стра­дала она бе­лок­ро­ви­ем и бы­ла об­ре­чена...
 
... Об­ре­чена... Яков си­дел у сво­его дру­га - за­веду­юще­го от­де­лени­ем, - в ка­бине­те и жда­ли ана­лиза из уда­лен­но­го сек­то­ра гру­ди. Жда­ли ми­нут со­рок, по­ка анес­те­зи­олог не крик­нул на бе­гу в от­кры­тую дверь:
 
- Кан­цер! Бу­дем сни­мать грудь! - и пос­пе­шил в опе­раци­он­ную.

Еще с час Яков прос­то­ял у ту­пич­ка, в ко­торый вы­ходи­ла дверь из опе­раци­он­ной. По­том вы­кати­ли Со­неч­ку - бе­лую, с за­кушен­ной гу­бой и без соз­на­ния... В без­вре­меньи она бы­ла... В без­вре­меньи... Что это за мир та­кой, где вре­мени для нас нет во­об­ще или оно ос­та­нови­лось, где мы есть, и нас нет? А мо­жет и не один мир, а це­лых два? Те­ло на­ше - в од­ном, - рас­плас­танное на хи­рур­ги­чес­ком сто­ле, пре­тер­пе­ва­ет ру­кот­ворную бе­ду во спа­сение, как час­то мы ду­ма­ем, от боль­шей и веч­ной дру­гой - не­бытия, (хо­тя, кто зна­ет, бе­да ли это или счастье из­бавле­ния), а ду­ша - в ином, - па­рящая над те­лом и бе­регу­щая се­бя от раз­ру­шитель­но­го, все­сок­ру­ша­юще­го бо­лево­го шо­ка. Это и есть оно - без­вре­менье, - ма­тема­тичес­кая не­оп­ре­делен­ность, эда­кий раз­рыв на сты­ке двух прос­транств и двух вре­мен... Кто зна­ет, мо­жет и прав Жак Пре­вер:

    ...прос­транс­тво - ту­пик,
    где кон­ча­ет­ся вре­мя.

Тог­да, вы­ходит, что обыч­но мы жи­вем на гра­нице ми­ров - двух прос­транств и двух вре­мен, - и со­бою свя­зыва­ем их. А в ми­нуты бе­ды са­ми ра­бота­ем на раз­рыв, са­ми прев­ра­ща­ем­ся из еди­ной сис­те­мы в два, хо­тя и тя­готе­ющих друг к дру­гу, но пос­те­пен­но уда­ля­ющих­ся за­ряжен­ных по­люса... Не удер­жись мы друг за дру­га, и всё... Пол­ное без­вре­менье и за­бытье... Да и внут­ри ма­тери­аль­но­го те­ла на­шего нет, как го­ворят, еди­ноду­шия - сплош­ная мо­за­ика под­пространств и их собс­твен­ных вре­мен. Од­но у сер­дца, дру­гое у пе­чени и сов­сем иное у по­чек. Хо­рошо, ко­ли в такт всё, да син­хрон­но. Ну, а ес­ли не ноз­дря в ноз­дрю с дру­гим - быть раз­но­бою, да бо­лез­ням. Здесь-то и ну­жен Ди­рижер, выс­тра­ива­ющий всех в ряд, да вы­рав­ни­ва­ющий их на бе­гу... На ху­дой ко­нец, - врач обыч­ный...

III

      ... гля­жу в ок­но, где оби­та­ет вре­мя...
        Бел­ла Ах­ма­дули­на

      И вре­мя,
      Ус­тав со мною ря­дом на­ходить­ся,
      Ис­чезло пос­те­пен­но,
      И вот я в оди­ночес­тве ос­тался...
        Паб­ло Не­руда

Ти­на меж тем, про­водив взгля­дом мо­лодо­го че­лове­ка, обер­ну­лась и вни­матель­но пос­мотре­ла на Яко­ва - не за­метил ли?
 
- За­метил - от­ве­тил он.
 
- Но ведь это сов­сем маль­чиш­ка - как мой сын.
 
- Зна­ешь, я час­то ду­маю, что, иной раз, соб­лю­дение при­личий мож­но из­ме­рить.
 
- Ин­те­рес­но, чем же?
 
- Уг­лом по­воро­та го­ловы жен­щи­ны вслед муж­чи­не.
 
- Не­уж­то рев­ну­ешь? Ме­ня - ста­рую жен­щи­ну! Не скрою, при­ят­но, но и ос­корби­тель­но!
 
 - Ну, ну. Не лезь в дурь, ду­рёха!
 
 - За­чем в неё лезть. Я пос­то­ян­но в ней жи­ву.
 
Она оби­жен­но на­супи­лась и сра­зу же прос­ту­пили мор­щи­ны на ще­ках и соб­ра­лись склад­ки на лбу. Яков уже на­чинал по­нимать - она ни­ког­да не за­быва­ла об энд­шпи­ле и стра­шилась его...

... Мит­тель­шпиль, энд­шпиль... Све­ты и те­ни... Чуд­на иг­ра Твоя, Гос-ди, ни ми­нуты по­коя. Жизнь в двух из­ме­рени­ях. А мо­жет в трех? Уди­витель­ные это бы­ли бы шах­ма­ты - эда­кий куб в прос­транс­тве. Но по­чему трех? - Это толь­ко са­мо прос­транс­тво. До­бавь сю­да ир­ра­ци­ональ­ность, прип­лю­суй вре­мя. Вот и по­лучит­ся су­мас­шедший дом на­шей жиз­ни. У не­го и сим­вол най­дет­ся - дь­яволь­ский конь, ли­хо, из-за уг­ла, чер­том пе­реп­ры­гива­ющий из прош­ло­го в бу­дущее и на­обо­рот. Эда­ким ко­вар­ным, охаль­ным крю­ком вы­ныр­нет из плюс­квам­перфек­та, по­разит ко­пытом нас­то­ящее и скро­ет­ся за бли­жай­шим же по­воро­том в бу­дущем. А то и в пре­ис­поднюю уво­лочёт. Как и не бы­ло его. А мо­жет и впрямь, не бы­ло. По­чуди­лось нам... По­чуди­лось... А чем пеш­ки луч­ше? - Из-под по­вер­хнос­ти зах­ва­тят, за­тащат в под­пол и сож­рут. А офи­цер? - то­же хо­рош, - прот­кнет шпа­гой сво­ей, под­ло эдак, сни­зу вверх, и скро­ет­ся. А ладья, не раз­би­ра­ясь, в без­разли­чии сво­ём ту­пом, буль­до­зером сме­тет, вы­поло­жит, сре­жет или с кор­ня­ми вы­дерет... Гос-ди! Ты иг­ра­ешь с на­ми в эту ве­ликую и гроз­ную иг­ру/ Один, сра­зу на шес­ти мил­ли­ар­дах до­сок. Ве­ликий Кос­ми­чес­кий Грос­смей­стер, Ты да­ёшь нам этот уди­витель­ный се­анс од­новре­мен­ной иг­ры всле­пую: блиц­турнир по тво­ему Веч­но­му Бре­гету и - семь - во­семь, по­везет, де­вять де­сят­ков лет - по на­шим ча­сам. И вот что ин­те­рес­но, - ни од­ной да­же ничь­ей... Пов­сю­ду па­да­ют флаж­ки на­ших шах­матных ча­сов. Ка­питу­ляция, ка­питу­ляция, ка­питу­ляция. Пов­сю­ду... Что за чуд­ную иг­ру пред­ло­жил Ты нам, Гос-ди! Она про­иг­рышна для нас за­ранее, но как прек­расна она! Прек­расна, хо­тя и не да­но нам по­нять ис­тинную зна­чимость Тво­их Це­лей и Хо­дов, За­мыс­лов Тво­их! Ощу­ща­ем мы в ней лишь шур­ша­щую, тре­вож­ную и гроз­ную пос­тупь Не­от­вра­тимо­го Вре­мени!..

...Да, она всег­да пом­ни­ла об энд­шпи­ле и бо­ялась его. Её гла­за пос­то­ян­но обе­гали мир муж­чин и жен­щин, ожи­дая от­зву­ка, от­блес­ка. На­де­ялась она на за­мечен­ность и бы­ла бес­ко­рыс­тно счас­тли­ва, ес­ли это слу­чалось. Бы­ла ли по­до всем этим сек­су­аль­ная ос­но­ва? Яков час­то ду­мал над этим и дав­но при­шел к зак­лю­чению - не бы­ло. Же­на пре­быва­ла в сос­то­янии, быть мо­жет впер­вые в жиз­ни, счас­тли­вом и уми­рот­во­рен­ном во всех от­но­шени­ях. Нет, не то. Она жда­ла сиг­на­лов, под­твержда­ющих её мо­лодость, прив­ле­катель­ность. Этот до­пинг поз­во­лял ей са­мо­ут­вердить­ся, за­быть свои го­ды и ощу­тить свою жен­скую при­роду... Ну и еще од­но... Она всег­да пом­ни­ла о сво­ей семье-мо­леку­ле. О стран­ном ав­то­ном­ном вре­мени это­го зам­кну­того об­ра­зова­ния, про­тивос­то­яще­го внеш­не­му ми­ру, о том, ког­да упа­дет фла­жок их внут­ренних ча­сов и ей при­каза­но бу­дет опять ос­тать­ся од­ной... И это на­до бу­дет вы­пол­нить, хо­тя и кля­лась она се­бе, что пор­вет свои це­пи, обя­затель­но пор­вет... Но не в её это бы­ло си­лах, не в её...

...Сам он ни­ког­да не по­нимал этих слов: за­быть свои го­ды. Преж­де все­го, за­чем? Ни­чем не луч­ше и эти соп­ли­во ры­да­ющие, поч­ти иди­оти­чес­кие сен­ти­мен­таль­ные пе­сен­ные сло­ва - "всё, что с на­ми бы­ло, не вер­нешь!" А за­чем их воз­вра­щать? К че­му? Для не­го вре­мя, его Вре­мя, бы­ло еди­ной цепью со­бытий внут­ри и вне его, ког­да каж­дый ны­неш­ний миг сот­во­рял­ся из прош­ло­го и бу­дуще­го, ко­торо­го он, хо­тя и не знал, но от­четли­во и осоз­нанно по­нимал, что оно-то зна­ет его! На­рисо­вано всё, дав­но про­рисо­вана его ми­ровая ли­ния на этой пла­нете, на этой зем­ле, а мо­жет и вне её! По­это­му, ес­ли и воз­вра­щал­ся к прош­ло­му, то толь­ко к нравс­твен­ным, мо­раль­ным и со­вес­тли­вым сбо­ям, к не­ис­пра­вимым ошиб­кам сво­им - что-то не луч­шим об­ра­зом сде­лал, ска­зал, оби­дел ко­го-то зря. Долг свой не вы­пол­нил пе­ред кем-то ушед­шим или жи­вым! Но­чами, по­рой, зу­бами скре­жетал, сто­нал ото все­го это­го, да и днем то­же! А пу­ще все­го не мог прос­тить се­бе, что поз­дно на­чал чи­тать Биб­лию! Нас­коль­ко со­дер­жа­тель­нее, ос­мыслен­нее и спо­кой­нее тек­ла бы его жизнь, нас­коль­ко лег­че пе­рено­сил­ся бы фан­тасма­гори­чес­кий рос­сий­ский со­ци­аль­ный бред на­яву, пов­седнев­но бу­шевав­ший вок­руг не­го. Что до глав­ной кан­вы са­мой жиз­ни, ос­тавшей­ся за пле­чами, то не бы­ло ни ма­лей­ше­го со­жале­ния о ней и ни­како­го же­лания пе­реде­лать её, пе­ре­ина­чить, или, не дай Гос-ди, вер­нуть­ся в неё или, тем бо­лее, на­чать за­ново! Он жил под зна­ком, всег­да ви­сев­ше­го над ним, вре­мен­но­го кос­ми­чес­ки мо­гуче­го кру­гово­го ин­тегра­ла, за­вязав­ше­го его прош­лое и бу­дущее в ту­гой и не­раз­рывный узел, но стра­ха пе­ред ним не ис­пы­тывал, тем бо­лее, что за­час­тую чувс­тво­вал се­бя кро­хот­ной, сов­сем нич­тожной, поч­ти мик­роско­пичес­кой, но не­отъ­ем­ле­мой час­ти­цей это­го цик­ло­пичес­ко­го вре­мен­но­го про­цес­са...

... Да... За­быть свои го­ды и ощу­тить свою жен­скую при­роду. Но на ули­це ей это уда­валось сов­сем не час­то. Фи­гура у неё бы­ла, как у мо­лодень­кой де­воч­ки гим­нас­тки - чуть-чуть ши­роко­ватые пле­чи, вы­сокая, прав­да, не без по­мощи бюс­тгаль­те­ра, грудь, оси­ная та­лия и уме­рен­но раз­ви­тые бед­ра. Под­во­дили нож­ки - не­дода­но бы­ло ик­рам пол­но­ты. Но хо­рошая пос­та­нов­ка и лег­кая по­ход­ка сгла­жива­ли де­фект, и смот­ре­лась она ве­лико­леп­но. Но вот ли­цо, ког­да она не улы­балась, за­ин­те­ресо­вать не мог­ло - пе­чать воз­раста уже ле­жала на нем. Для Яко­ва это не име­ло ни­како­го зна­чения - он вос­при­нимал её це­ликом. Его эле­ган­тная же­на с влаж­ны­ми вы­тяну­тыми гла­зами - не­уто­мимо и пос­то­ян­но дей­ству­ющая и ли­цедей­ству­ющая ак­три­са с ос­трым языч­ком и па­радок­саль­ным мыш­ле­ни­ем, мас­тер­ски скры­ва­ющая нап­ря­жен­ность и тра­гич­ность сво­его и сво­ей семьи-мо­леку­лы внут­ренне­го ми­ра.

... Же­на... Се­год­ня был на клад­би­ще. Вот уж, дей­стви­тель­но, строй­ка ве­ков. Из не­из­вес­тных вре­мен на­чатая, и не­ведо­мо, ког­да быть ей за­вер­шенной и быть ли... Смерть - фун­да­мен­том вни­зу, су­ета по­вер­ху и бе­зучас­тные к че­лове­чес­ким бо­лям и смер­тям степ­ные вет­ра, смы­ва­ющие го­ре вна­чале на ухо­дящие вдаль по­логие хол­мы и нег­лу­бокие ло­щины, а по­том и вов­се уно­сящие его вих­ря­ми ку­да-то вверх... И на каж­дом эта­же свой по­ток вре­мени. Ос­та­новив­ший­ся - вни­зу для мер­твых, не­понят­но ку­да и за­чем спе­шащий - для жи­вых и уж сов­сем бес­смыс­ленно стре­митель­ный - для вет­ров...

Про­полол под­нявшу­юся трав­ку, наб­рал в плас­тмас­со­вое ве­дер­ко во­ды и про­тер па­мят­ник. Не­лов­ко пе­решаг­нул чу­гун­ную ог­радку, ед­ва за­дев её. И бо­ли не по­чувс­тво­вал, и ца­рапи­ны не бы­ло. Но к ве­черу вздул­ся ог­ромный на­рыв...

Ес­ли на ули­це Ти­на мог­ла ос­та­вать­ся в те­ни, то в ком­па­нии все бы­ло не так. Её улыб­ка и ар­тистич­ность де­лали своё и, сох­ра­няя дос­то­инс­тво, она всё же ока­зыва­лась в цен­тре. Яков же не лю­бил быть в цен­тре во­об­ще, пред­по­читая спо­кой­ную тень, а то и вов­се неп­ри­мет­ную за­водь, но здесь он при­со­еди­нял­ся к ней и, в две ру­ки, они на­дёж­но зах­ва­тыва­ли ини­ци­ати­ву. И чем ин­телли­ген­тнее бы­ло об­щес­тво, тем при­ят­нее был этот ду­эт. В пос­ледний раз в до­ме сво­их дру­зей, ког­да от­ме­чали день рож­де­ния сы­на, пос­ту­пив­ше­го в ин­сти­тут, зах­ват ком­па­ней­ско­го олим­па на­чал он:
 
- Пос­коль­ку у нас с ва­ми де­мок­ра­тия, пер­вые двад­цать фраз мои...
 
Спус­тя па­ру ми­нут Ти­на прив­лекла вни­мание под­ня­той вил­кой с ма­лень­ким ко­рей­ским огур­чи­ком:
 
- Мы те­перь при­вык­ли к осет­ри­не и раз­но­солам. Абы что мы не едим. И в лю­бые ву­зы не пос­ту­па­ем. А пос­коль­ку ты, Ан­дрю­ша, от­ва­жил­ся по­жер­тво­вать со­бой, вру­чив судь­бу свою про­вин­ци­аль­но­му ин­дус­три­аль­но­му ин­сти­туту, хо­чу по­желать те­бе, не упо­доб­лять­ся мо­ему сы­ну, ко­торый был не­од­нократ­но реп­ресси­рован, то есть, про­вален на мно­гих за­четах и эк­за­менах.

И он и Ти­на бы­ли раз­борчи­вы в лю­дях, c ко­торы­ми дру­жили. Од­нажды они, слу­чай­но, ока­зались в пре­забав­ной ком­па­нии. В ней счи­талось дур­ным то­ном сох­ра­нять ка­кие бы то ни бы­ло нор­мы. Рев­ность по­чита­лась смер­тным гре­хом. - Эда­кий ма­лень­кий бор­де­леро - Со­домо - Го­мор­чик! По­это­му с пер­вых ми­нут па­ры пе­реме­шались и объ­еди­нились вновь, но в иных со­чета­ни­ях. Вы­деля­лась вы­сокая кос­тля­вая и, тем не ме­нее, эле­ган­тная жен­щи­на. Её муж, на го­лову ни­же её, не­мед­ленно от­сту­пил в тень. Она же су­дорож­но пе­реби­рала тан­цо­ров, при­жима­ясь к каж­до­му из них плос­кой грудью, об­во­лаки­ва­ясь вок­руг, и, ед­ва ли не соб­лазняя здесь же в тан­це. Зна­комый, ко­торый при­вел их, шеп­нул на ухо Яко­ву:
 
- С кем толь­ко не жи­вет. Муж тер­пит. Зна­ет, но тер­пит из-за двух де­тишек. Она же го­рит и го­това от­дать­ся пря­мо здесь, в об­щес­тве, на го­лом пар­ке­те под люс­трой, а дай ей во­лю, и на ней. Гос­по­ди, ка­кая стер­ва!
 
Дру­гая жен­щи­на си­дела на тах­те, а чей-то муж ус­тро­ил­ся на по­лу у её ног и дву­мя ру­ками гла­дил ей ко­лени. Приш­лось Яко­ву и Ти­не ти­хонь­ко ре­тиро­вать­ся и, ког­да они выб­ра­лись на све­жий воз­дух, бе­седа сос­коль­зну­ла на всё ту же рев­ность. На­чал Яков, шут­ли­во и слег­ка иро­нич­но шар­жи­руя и та­суя име­на-об­ра­щения, и под­талки­вая, тем са­мым, же­ну к кром­ке её обыч­ной и при­выч­ной ей аван­сце­ны:
 
- Трос­ти­ноч­ка моя! Я, ко­неч­но же, по­нимаю, что жен­щи­ны - су­щес­тва не од­но­разо­вого поль­зо­вания, но в этой шай­ке всё заш­ло слиш­ком да­леко...
 
- Они здесь все офо­наре­ли. Мо­жет в обыч­ных суп­ру­жес­ких пос­те­лях они уже не мо­гут и им нуж­на шпо­ра чу­жого те­ла?
 
- Сол­нышко моё! Мо­жет и так. Ну, а ку­да по­дева­лась эта рев­ность?
 
- А они о ней и не слы­хива­ли! Ведь, что­бы рев­но­вать, нуж­но лю­бить, нуж­но быть яр­ко вы­ражен­ным собс­твен­ни­ком, как ты, мой род­ной.
 
- Лас­точка моя, не сос­каль­зы­вай на нас. Рев­ность, ко­неч­но, страш­ное чувс­тво, но ведь из­на­чаль­ное. Ког­да я слы­шу, что рев­ность - пе­режи­ток, мне хо­чет­ся хо­хотать.
 
- Зна­ешь, я, ко­неч­но, мог­ла бы ска­зать, что рев­ность - тех­ни­ка бе­зопас­ности, ох­ра­ня­ющая проч­ность семьи, но для ме­ня всё это слиш­ком абс­трак­тно. Я ведь ж-е-е-е-нь-нь-нь-щи­на. - Это сло­во она ис­крен­не и про­ник­но­вен­но про­пева­ла дис­кантом, не­обык­но­вен­но дол­го и неж­но, поч­ти по-дет­ски про­тяги­вая "е" и сма­куя и смяг­чая "н" (До­рони­на заш­лась бы от за­вис­ти) - Ска­жи-ка мне луч­ше, за­чем ты так час­то ез­дишь в Мос­кву? Кто она? Сколь­ко ей?
 
- Ну, го­тово, по­нес­ла!
 
 - К со­жале­нию, поз­дно! А то бы с удо­воль­стви­ем от те­бя и не­од­нократ­но. Я бы на­нес­ла те­бе та­ких ма­лень­ких-ма­лень­ких. Та­ких ум­нень­ких-ум­нень­ких. Кра­сивень­ких-кра­сивень­ких!
 
 - Ду­рёха! Где ты тог­да оши­валась столь­ко де­сят­ков лет!?

А оши­валась она дол­го - всю его про­шед­шую где-то по си­бир­ским и цен­траль­но-чер­но­зём­ным ок­ра­инам жизнь. Вот толь­ко жи­ли они раз­ную жизнь и по раз­ным бре­гетам. Вре­мя-то ведь оно у каж­до­го своё! И хо­рошо бы за­висе­ло оно толь­ко от те­бя. Ан нет, не да­но.... Од­но вре­мя у об­щес­тва, сов­сем иное - у его граж­дан. Да и в семье, в од­ной семье, каж­дый жи­вет по сво­им внут­ренним ча­сам. В том-то и весь фо­кус, что су­щес­тву­ем мы на пе­рек­рес­тках раз­ных вре­мен, на сты­ках их, гра­ницах, си­нап­сах, по на­уч­но­му! А за ни­ми прог­ля­дыва­ет и пе­рек­ресток ско­рос­тей, эн­докрин­ных и сер­дечных рит­мов, внут­ренних ду­шев­ных прос­транств на­ших... Счастье - это ког­да вре­мена на­ши оди­нако­вы, кос­мо­сы на­ши сов­ме­ща­ют­ся, а рит­мы и би­охи­мия ор­га­низ­мов на­ших, хо­тя бы не от­торга­ют друг дру­га. Да­же в нас, са­мих по се­бе, бе­жит вре­мя по-раз­но­му. Од­но де­ло, ты счас­тлив - улыб­чи­вое оно тог­да, сол­нечное, не то­ропя­ще­еся, вро­де бы, но прос­каль­зы­ва­ет быс­тро, на удив­ле­ние и к ра­зоча­рова­нию на­шему, стре­митель­но, как буд­то то­ропит­ся оно по­кинуть нас... Иное де­ло, вре­мя ожи­дания бе­ды, осо­бен­но ноч­ное, или са­ма бе­да - бес­ко­неч­ны они, ибо сто­ит вре­мя не­умо­лимое, и весь ты, что пру­жина тя­жело наг­ру­жен­ная, ти­хо и тре­вож­но гу­дящая от не­видан­но­го ею, преж­де не­ис­пы­тан­но­го, не­из­ве­дан­но­го, а по­тому опас­но­го нап­ря­жения; ус­та­ешь, из­мо­чали­ва­ешь­ся от пред­сто­яще­го и не­из­бежно­го... Вот-вот сло­ма­ет­ся, пе­реру­бит тре­щина по­переч­ник на­деж­ды, лоп­нет с трес­ком ви­ток изог­ну­той, за­кален­ной её ста­ли, прот­кнув жизнь ос­тры­ми, злоб­ны­ми и бес­чувс­твен­ны­ми к на­шей бо­ли об­ломка­ми, и по­летит тог­да всё и сам ты в тар­та­рары... И вре­мя, твоё род­ное вре­мя са­мо­ощу­щения, са­мобы­тия, са­мо­осоз­на­ния прер­вется, ис­чезнет и ка­нет ку­да-то в стран­ный мир без­вре­менья, в прос­транс­тво меж­вре­менья, в бес­пре­дель­ный кос­мос внев­ре­менья, в страш­ную чер­ную ды­ру не­бытия, ту­да, где нет те­бя, да и не мо­жет те­бя там быть... По­ди, поп­ро­буй осоз­нать это и не сод­рогнуть­ся, по­ка мед­лит или поп­росту сто­ит вре­мя, ибо не­куда ему спе­шить...

... Да, оши­валась она дол­го... И хва­тало на её пу­ти кол­до­бин и уха­бов. По­чему это ро­дите­ли наз­ва­ли её Ти­ной, те­перь уже и не пой­мешь. И бы­ло бы это ещё тер­пи­мо и имя это, са­мо по се­бе, от­торже­ния не вы­зыва­ло. Ху­же бы­ло в пас­порте. Под­стег­ну­тые не­малым чес­то­люби­ем и филь­мом ка­ким то мод­ным, ро­дите­ли вос­па­рили и про­писа­ли её Тин­то­нел­лой. Вот это­го-то име­ни она бо­ялась и по­тому, что не нра­вилось оно её су­щес­тву и по­тому, что в иных ус­тах зву­чало из­де­ватель­ски или за­нуд­ли­во, или как-ни­будь еще, но всег­да не по шерс­тке. Од­ним сло­вом, не её это бы­ло имя, не её... И во­об­ще, с име­нами в её пред­став­ле­нии в ми­ре не всё об­сто­яло бла­гопо­луч­но. По­нять это­го она не мог­ла, стран­ную ге­нети­ку свою и сво­ей семьи не чувс­тво­вала и абс­трак­тное мыш­ле­ние ей бы­ло во­об­ще нес­вой­ствен­но, а по­тому объ­яс­ня­ла сло­жив­шу­юся си­ту­ацию прос­то:
 
 - Вот пос­мотри, ка­кие ко­рявые ха­рак­те­ры у Кли­мов (вспом­ни­те хо­тя бы Сам­ги­на), у Гле­бов, Оле­гов. Чуть про­ще, но то­же не са­хар, Иго­ри. А жен­ские - чем боль­ше в име­ни букв "Л", тем лас­ко­вее и неж­нее они. Толь­ко по­это­му я и не по­кон­чи­ла со­бой из-за Тин­то­нел­лы.
 
- А по­чему те­бе не нра­вит­ся твоё - Ти­на?, - иной раз спра­шивал Яков, лю­бив­ший ле­гонь­ко дер­нуть за хвост же­ну и раз­бу­дить в ней ко­кет­ли­вую ли­цедей­ку.
 
- Сам по­суди, ну ка­кая я Ти­на - ти­на бо­лот­ная. Ба­ба я прив­ле­катель­ная, сим­па­тич­ная.
 
 - Смаз­ли­вая, вер­тля­вая, - встав­лял Бо­рис.
 
- Ну, вот! Осоз­нал, на­конец! А пос­мотри на мой чу­дес­ный но­сик, - она по­вора­чива­лась в про­филь, - и по­том, хоть, от­кро­вен­но го­воря, пеп­ла и мно­гова­то, я, до­воль­но, тем­пе­рамен­тная! Вот я ка­кая! А ты об­зы­ва­ешь ме­ня ти­ной, ру­тиной, кре­тиной.
 
- Ну хо­рошо, са­мо­яв­ленная Ква­зимес­са­лина, а что ты ду­ма­ешь о Ва­лен­ти­нах?
 
- По-мо­ему, это хо­рошие и доб­рые ба­бы и при­том ба-а-а ль-ш-и-и-е  це­ните­ли муж­чин и их муж­ских дос­то­инств...
 

/Окон­ча­ние сле­ду­ет/